Первое эссе к лекциям Миллера "Костяк лечения"

Эссе к лекциям ЖАМ “Костяк лечения”.

Часть 0.

В начале января мне предоставили перевод лекций Жака Аллена Миллера, aka ЖАМ, “Костяк лечения” при условии, что я напишу и опубликую в социальных сетях три эссе.

Что ж. Условия приняты.

Оригинальное название лекций – “L'os d'une cure”, т.е. буквально “кость лечения”. И, как становится понятно из объяснений самого Миллера, во французском языке “кость” используется в значении препятствия, трудности, т.е. фактически это французский аналог камня преткновения. Отечественный же адаптированный вариант “Костяк лечения” привносит дополнительные коннотации с такими словами как основа, фундамент, структура. Это сочетание разных смыслов двух языков идёт только на пользу статье.

В трёх лекциях, которые включены в эту работу, ЖАМ проходит тонкой нитью через всё учение Жака Лакана, мелкими мазками намечая его важнейшие пункты. Поэтому “Костяк лечения” может стать хорошей опорой для изучающих психоанализ, чтобы чуточку облегчить себе структурирование огромного, динамичного и диалектичного массива информации. Но только чуточку.

1.1 Камень преткновения – Смерть?

 В 1915 году, в разгар Первой мировой войны, Фрейд выступает с лекцией под названием “Мы и смерть”. Начинает он её со слов, которые с трудом укладываются в голове, когда учитываешь контекст того времени, и сохраняют особенную актуальность и сегодня:

“Каково ныне наше отношение к смерти? По-моему, оно достойно удивления. В целом мы ведём себя так, как если бы хотели элиминировать смерть из жизни; мы, так сказать, пытаемся хранить на её счёт гробовое молчание”.

Напоминаю, что к этому моменту в Европе уже погибли и продолжают гибнуть миллионы людей - масштабы смерти доселе невиданные. И тем не менее.

Эта лекция основана на написанной в том же году большой статье “В духе времени о войне и смерти”. В ней Фрейд говорит о том, как отношение людей к смерти влияет на их жизнь как в мирное, так и в военное время, когда стираются наиболее поздние культурные наслоения, и в самом конце задаётся вопросом: “Не было бы лучше предоставить смерти подобающее ей место? … Это отчасти шаг назад, регрессия, но его преимущество в том, что больше учитывается правдивость, а жизнь снова делается для нас более терпимой. Ведь вытерпеть жизнь остаётся первой обязанностью всех живых”. Здесь можно прочитать и то, что Миллер называет переходом от воображаемого к символическому.

Тема смерти постоянно звучит в клинике в самых разных вариациях, по ходу дела оборачиваясь в вопросы о смысле жизни и бессмысленности любых устремлений. Зачем жить, если всё равно умрём? Зачем любить, если любовь заканчивается? Зачем что-то делать, если в итоге от этого не останется и следа? Современное общество не приемлет любые потери, оно внушает мысль, что человек должен достичь максимума, идеала, целостности, быть вечным фаллосом и не знать детумесценции. И это не проходит без последствий – столкновение с утратой, с тем фактом, что ты не всесилен, что ты можешь ошибаться, что ты стареешь, что стареют твои близки, что случаются неудачи, что жизнь и любовь причиняют в том числе и боль – всё это выбивает современного человека из колеи и лишает способности жить, идти на риск и получать удовольствие жизни. Или как сказал Лакан ещё в первом семинаре: «Больной неврозом навязчивости не принимает своего бытия-к-смерти, он живет отсрочкой». Шекспир же устами Гамлета высказался так: “Так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика, так погибают замыслы с размахом, в начале обещавшие успех”.

Здесь надо вспомнить короткое и даже несколько наивное эссе Фрейда на 3 страницы, написанное в ноябре всё того же 1915 года. Её название переводят на русский язык как “Бренность” или “Преходящее”. В ней он описывает встречу с молодым поэтом, который говорит о том, что не может наслаждаться красотой природы, потому что пройдёт немного времени и она увянет. На что Фрейд отвечает, что ему нечего возразить по поводу того, что всему отведён свой срок, но при этом он не понимает, почему временность должна снижать ценность, а не наоборот, - “цветок, цветущий один раз, становится для нас только ценнее”.

Первый вопрос, который поднимает Миллер в “Костяке лечения” - о связи камня преткновения в психоанализе со смертью. Он отмечает, что “для раннего Лакана костяком лечения является принятие смерти”, но отрицает, что это “предельная истина того, что включает в себя аналитическое лечение”, он утверждает, что это только один из его склонов, а именно переход от воображаемого к символическому, но есть и другой – переход от символического к реальному.

Тут очень важно вспомнить слова Лакана, которыми он во втором семинаре предваряет разговор о смерти: “Я попытаюсь связать воедино функцию слова и функцию смерти – не смерти как таковой, потому что это пустой звук, а смерти как силы, которая сопротивляется жизни”. И добавим сюда же замечание Фрейда, сделанное в 1923 году в “Я и Оно”: “Звучная фраза: “Любой страх – это, в сущности, страх смерти”, - едва ли имеет смысл … смерть – это абстрактное понятие негативного содержания, для которого нельзя найти соответствие с бессознательным … страх смерти можно понимать как переработку страха кастрации”. Обе этих цитаты являются прямым предостережением от обыденного и буквального понимания смерти в психоанализе.

Сделав это замечание, можно добавить ещё один важный и интересный штрих. В конце четвёртого семинара Лакан говорит, что то, как человек обходится с вопросом смерти, как “находит с этим последним термином человеческих отношений общий язык, то, как он вводит в отношения с ним путём воображаемых обменов целую жизнь, то, как он смещает радикальные и предельные отношения с по сути своей иным, населяя их всевозможными миражами”, это и есть сублимация. 

А что же аналитик, тот, кто проходит через столько судеб и душевных страданий, постоянно сталкиваясь со смертью и более того сам занимает её место? Как он обходится с этим предельным означающим? На этот счёт Лакан даёт два комментария. В первом он говорит о том, что жизнь психоаналитика “останется ему дружественна лишь при условии, что он не должен испытывать иного обаяния, кроме обаяния своего единственного господина - смерти. Что ж, цель для человека вполне достижимая – ведь она вовсе не подразумевает, что для него самого или для кого-то другого смерть будет обладать чем-то большим, чем обаяние”. А во-втором, что “реальность собственной смерти не является для субъекта предметом, доступным воображению, и аналитику известно, как и любому другому, лишь то, что он представляет собой существо, обреченное смерти. Поэтому если ему действительно удалось, избавившись от всех прельщений "Своего Я", достичь "бытия-к-смерти", никакое другое знание, будь то непосредственное или им же выстроенное, не сможет заслужить у него предпочтение в качестве орудия власти, не упразднив тем самым самого себя”. 

Если отталкиваться от клиники и того, как в кабинете звучит означающее Смерть, как и какие отношения с ним выстраивают анализанты, то едва ли будет ошибкой сказать, что оно покрывает и Воображаемое, и Фаллическую идентификацию, и Фантазм – т.е. то, что Миллер выделяет в качестве костяка, камня преткновения, в следующих частях лекции.

А "жизнь" - только слово, есть лишь любовь и есть смерть.

Эй! А кто будет петь, если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить.

А любовь - стоит того, чтобы ждать.

(с) Цой “Легенда”

1.2 Редукция: повторение, конвергенция и избегание.

Как действует психоанализ? Этот вопрос часто занимает головы тех, кто к психоанализу не имеет отношения. В качестве основной операции Миллер выделяет операцию редукции. Редукции огромной туши до костяка. Анализант приходит в кабинет говорить и говорить много и долго. Полотно речи на протяжении долгого времени разрастается во всех направлениях. При этом речь у всех разная. Миллер отмечает, что “аналитики хорошо знают, как речь растекается, разрастается” и выделяет четыре основных вектора её движения: память, событие, причина, тайна. Это значит, что кто-то приходит в анализ, чтобы говорить о прошлом, кто-то о происходящем в их жизни, кто-то приходит за рационализацией, объяснением причинно-следственных связей, желая найти на каждое “почему?” соответствующее “потому что”, кто-то пытается найти в собственной речи истину, доступ к тайне, которая в речи сокрыта.

Аналитик приглашает пациента говорить “и то, что направляет наш слух – это то, что в пути его речи есть кость. Мы ожидаем – возможно, это единственное ожидание, которое мы можем себе позволить, – что эта речь будет вращаться вокруг своей кости, по спирали, прижимаясь все ближе и ближе, пока не выявит её форму”. Т.е. задача редукции состоит в том, чтобы постепенно иссушить речь субъекта, добраться до ядра, до сердцевины, до костяка, который задаёт структуру, организует. Парадокс здесь в том, что произойти это может только через разрастание речи – чтобы костяк проявился, человек должен говорить много, долго, трудно, скучно и регулярно: “субъект – это скорее поэма, а не поэт, это выговариваемое существо. Психоанализ проводит своего рода текстуальный анализ субъективной поэмы, результатом которого является вычитание патетического элемента, чтобы высвободить структурный элемент.”

Таким образом мы видим, что редукция осуществляется через механизм повторения. То, что Фрейд называет Wiederholungszwang и обычно переводится как автоматизм повторения и что Лакан предлагает именовать настоятельностью, принуждением к повторению.

Свободная речь анализанта раскрывается на протяжении долгого времени, она рисует круги, проходя которые облачается в разнообразные одежды, наполняется различным содержанием – эти бесконечные повторы и воспроизведения позволяют расслышать общую черту, то означающее, которое постоянно о себе заявляет. Миллер описывает это в виде функции F(x) – речь пациента наполнена переменными x, которые “сменяют друг друга как переменные одной и той же функции F”. Таким образом, слух аналитика должен быть направлен не на смысловые содержания речи, а на ту функцию, которую они выполняют, т.е. осуществить редукцию от повторения бесконечного чередования описательно различных X, к тому месту, на которое они все приходят.

Очень важно понимать, что этот процесс занимает много, очень много времени, года. Спешка здесь неуместна и бесполезна. И Лакан говорит об этом так: «Нужно подождать. Нужно прождать время, необходимое пациенту для осознания измерения, о котором идет речь в плоскости символа, то есть для высвобождения из всего переживаемого в анализе, из привносимых анализом сопротивлений, суеты, погони и тесноты — время собственной длительности некоторых автоматизмов повторения, получающих таким образом некоторое символическое значение».

Следующим шагом после повторения редукции Миллер в “Костяке лечения” называет конвергенцию, т.е. выявление некоего первичного x, того означающего, экивока, фразы, в котором сгущаются все последующие x, оттолкнувшись от которого начали работать механизмы метонимии и метафоры и которое прописывает себя в субъекте и его оказывает решающее воздействие на его жизнь. Это сработать это механизм по словам Миллера может двумя путями: анализант сам обнаружит то господское означающее, которое определило всю его судьбу, как всю судьбу Эдипа определили слова Оракула, или же его предложит аналитик в форме интерпретации.

Оба этих механизма – повторение и конвергенция - парадоксальным образом порождают третий – избегание. Но о нём уже в следующей части.